Заметы на полях «Газеты» - Ирина Зимина

2

– Представляешь, Лёля, я ему говорю: «Этого, Тёма, я тебе никогда не забуду!». А он мне: «Забудете, Зиночка, вы старенькая!»!

– Засранец! Привет ему, кстати, передай.

– Тёма, тебе от Лёленьки привет, – И в трубку: – Ты зайдешь к нам сегодня, Лёля?

Зинаида уже минут сорок трепалась с Лёлей по телефону. Случай на планёрке уже обсудили, Лёля охала, вздыхала и изредка вскрикивала: «Да ты что говоришь-то?!», а кошка там, в ветполиклинике всё не унималась.

– Господи, Лёля, ну что вы там с этой кошкой делаете? Что же она так орёт? Ни черта же не слышно! – взмолилась, наконец, Зиночка.

– Лечим, – коротко бросила Лёля, – Я перезвоню. Шашкин пришёл…

Шашкин Николай Анатольевич – главврач ветеринарной городской поликлиники страдал от жадности. Он бы многое отдал, чтобы его от этой жадности избавили. Может быть, он даже купил бы каких-нибудь таблеток от жадности, главное, чтобы их было много. Хотя, это вряд ли. Жадность мучила Шашкина, а Шашкин мучил всех докторов клиники, не давая им класть сахар в чай по вкусу, набирать лекарство в шприцы в нужном количестве и получать зарплату в полном объёме. Шашкин жлобился.

Шашкин любил Зиночку, ведь она совершенно бесплатно приносила в клинику «Газету» с телепрограммой на всю неделю. Два пятьдесят чистой экономии. Зиночку Шашкин любил, но не любил, когда Лёля говорила с ней по телефону в рабочее время, ведь тогда Лёля отрывалась от приёма, а это могло урезать кассу на 15—20 рублей, не дай Господи!

Лёля пошла вставлять маленькой болонке под хвост градусник, мурлыкая под нос финскую народную песенку собственного сочинения:

На курорте Ёлла-ПаллаТетя Эрва отдыхала.Дядя Эрвин к ней приехалСтали вместе отдыхать…

День разгорался. Больные зверьки подтягивались. Касса росла. Шашкин считал деньги. Крупные капли пота покрывали его лоб, шею и могучие волосатые руки.

– Николай Анатольевич, помогите мне, пожалуйста! – позвала шефа Лёля.

Шашкин с сожалением оторвался от бумажек и монеток и вошел в большой кабинет. Разъярённая кошка норовила выцарапать Лёле глаз.

– Подержите её, Николай Анатольевич, я укол поставлю. Совсем она меня замучила. Только осторожнее, совершенно дикая…

– Ничего, еще не таких быков в куриные кубики «Кнорр» загоняли, – пробасил Шашкин и прижал к железному столу зверушку. Животных Шашкин особо не любил, но очень уважал, как источник трудовых доходов.

Зазвонил телефон. Звонила жена Шашкина:

– Коля, пришли сантехники, кран починили. Сейчас проверяют бачок в туалете. Просят пятьдесят рублей. Давать?

– Ни в коем случае! – страшно закричал в трубку Шашкин, – Я немедленно выезжаю! – И стремительно вышел. Возникла пауза – ни зверушек, ни начальства, и Лёля позвонила в «Газету» Зине:

– Зинуля? Ушёл Шашкин. Вы сейчас чем занимаетесь?

– Почту разбираем с Тёмой и Лидой. Лёля, это просто шедеврально! – кипятилась Зиночка. – Хочешь, зачту?

– Давай, если недолго.

И Зинаида озвучила:

– «Работая на лыжной базе „Березка“, в летнее время нет снега и мы в отпуску с марта по октябрь…» Лёля, я с ума на этой работе сойду, ей-богу!

– Поздно, Зинаида, ты уже! – смеялась в трубку Лёля.

– У меня тут еще масса подобных перлов. Так ты зайдешь? – просительно протянула Зина.

– Нет, вряд ли. У нашего шефа сегодня критические дни, так что работать надо будет до упора, а потом настроение точно будет испорчено после церемонии вручения. Завтра созвонимся, ладно?

– Ладно. Я тебя очень люблю, Лёля.

– И я тебя, Зина. Пока.

«Критическими днями» в ветполиклинике называли дни зарплаты. В эти дни Шашкин был раздражён, зол и подавлен. Ему было страшно жаль расставаться с деньгами, заработанными ветврачами за неделю. Но деньги раздавать приходилось. Сердце Шашкина обрывалось, ладони липко потели. Он знал, что в эту ночь точно не уснёт.

В поликлинику вошла женщина. Без собаки, без кошки, без обезьяны и даже без канареечки. Это несколько настораживало. Лицо её было вроде бы знакомо Лёле. Женщина сняла большую лохматую шапку и под ней обнаружилась Алёна Семёновна Дружкова, местный скульптор, художница Дворца культуры.

– Здравствуйте, Алёна Семёновна, – искренне обрадовалась Лёля, – Вы неважно себя чувствуете?

– Да нет, Лёленька, спасибо, вроде всё нормально. Меня беспокоит Герда…

Герда, любимая спаниэлька Алёны Семёновны, была «дамой в годах», как и её хозяйка. Недавно Герде минуло десять лет. В поликлинике скульптор с собакой появлялись нечасто, но с доктором Лёлей дружили семьями.

– Лёленька, что-то Герда в последнее время чудит, – полушёпотом загадочно произнесла женщина-скульптор. – Она усыновила кусочек наждачной бумаги! Она холит его, лелеет. По утрам даже на прогулку выходить перестала! Носится с бумажкой своей, как с дитём малым, уже третью неделю и никого, даже меня, к ней не подпускает! Это нормально?

«А что в этой жизни нормально?», – подумала Лёля, но вслух сказала:

– Это нормально, но хорошо бы, конечно, её обследовать. Возможно, нарушения или воспаление матки. Приведите Герду ко мне, Алёна Семёновна, я её осмотрю.

– Ой, спасибо, Лёля! Обязательно приведу! – И таинственно: – А вы у нас во Дворце давно были? – Алёна Семёновна явно хотела что-то выведать.

– Давно уж. Но с Зинаидой сегодня по телефону говорила. Война у вас там…

– Ой, Лёленька, и не говорите, просто беда какая-то! Не понимаю я шефа нашего. Добрый ведь, мудрый, гениальный человек, а вот поди ж ты… Пятнадцать лет знаю его, и вот в первый раз не понимаю. Где он эту пустышку нашел? Она ж не человек, а дерево! Как мой внук говорит: «Дуб осиновый, сделанный из берёзы». Лиду жалко, заели совсем…, – разговорилась Дружкова.

– А вы в обиду друг друга не давайте, глядишь, всё и нормализуется!

– Нормализуется, как же. Пока эту занозу мы не удалим, воспалительный процесс не прекратится, – Алёна Семёновна была явным эрудитом. – Так я Гердочку на днях приведу, Лёленька?

– Да-да, конечно. Всего доброго, Алёна Семёновна.

– До свидания. И еще… Вы хорошо выглядите, Лёля! – Дружкова любила Лёлю.

«Хорошо… Причесаться надо. Губы, что ли подкрасить?..» – Лёля повертелась у зеркала, и на память пришли Зиночкины стишки и туманный образ Шашкина:

Все в этом мире относительно.Я думаю, и люди тоже.Вот я так просто восхитительнаНапротив этой мерзкой рожи.

Лёля была доброй женщиной, но сегодня в клинике день был критическим.

3

На фоне апокалипсического конфликта, что сотрясал здание Дворца культуры, как вулкан Везувий в свои лучшие годы, более скрытый или, как любил выражаться Тёма, перманентный конфликт между самим Тёмой, Зиночкой и Зинаидой Ивановной, был менее заметен, но не менее важен. Конфликт этот был несколько странен. Зиночка и Тёма все также любили друг друга, причём Зиночка любила Тёму именно за молодость, а Тёма Зиночку – за ситуацию. Зинаида Ивановна же гнобила Тёму почем зря.

Изнутри их конфликт выглядел очень жарким и напряжённым. При каждой их встрече воздух трещал от избытка электричества, как из электрощитка с надписью: «Не влезай – убьёт!», куда кто-то все-таки залез, и его убило. От их слов неслись искры. Трещали по швам тонкие нематериальные сущности. В воздухе пахло свежестью, что физики объясняют наличием О³, (а в народе – озона).

Со стороны конфликтующих в адрес противника неслись тонкие по закамуфлированности, но страшные по содержанию оскорбления.

– Тёмочка, – сладко заговаривала Зинаида Ивановна, – тебе не кажется, что для своего возраста… ты слишком много на себя берёшь? – заканчивала она очередную колкость. Но то, что фраза её заканчивалась, не значило, что Зиночка расслаблялась и отправлялась почивать на лаврах. Нет, зная за Тёмочкой особенность отвечать быстро и, главное, разить безошибочно, также его любовь оставлять последнее слово за собой, она заранее просчитывала варианты его ответа и возможный исход этого сражения.

– Конечно, кажется, – начинал Тёмочка, – но я-то хотя бы могу возрастом оправдать свои глупости, – делал он паузу, – в отличие от вас, Зиночка.

– Вот что мне лично, Артём, в тебе всегда нравилось, так это нездешнее, просто какое-то нереальное уважение к старшим. Ты этому где учился?

– Спасибо, Зиночка. Не могу не ответить любезностью. «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Как Вы уже очень точно подметили своим уже не таким молодым глазом, как раньше, у меня врождённое чувство такта и уважения к старшим. Я, конечно, Зиночка, не вправе давать Вам советы, но позволю себе обратить ваше внимание на это полотно, – И всем своим сияющим от того, что озвучил очередную гадость, видом Тёма указывал на картину, висящую над столом Зиночки и собственноручно Тёмой и сделанную. Сделанную и подаренную. На этом жутком во всех смыслах полотне, изображающем шестнадцать одинаковых монахинь, с обратной стороны было написано: «Ксерокс, картон, скотч» и название: «Пора подумать о душе». Это был козырной туз в руках Тёмы. Когда ему не хватало слов или не приходило сразу остроумного ответа в голову, он всегда использовал картину, как последнее средство.